Елена говорила теперь через силу. Она еще пыталась казаться гордой и невозмутимой, но смотрела больше в пол, совершенно потухшим, опустошенным взглядом. Саша понимала отчего – Николай, хоть и заверял ее в своей любви только что, не единым словом или поступком поддержки своей жене не выказал. Только себя пытался обелить.

И тогда Саша почувствовала такую невероятную жалость к подруге – да, подруге, несмотря на все эти ужасные слова, которые она говорила, и ужасные поступки, которые совершала, – что не выдержала. Поддалась порыву, села к ней и быстро нашла ее руку. Сжала в своей так крепко, как только могла.

Елена вздрогнула всем телом. Снова подняла на нее этот незнакомый молящий и несмелый взгляд. Горячо, сквозь слезы, прошептала:

– Прости меня, Саша, прости, если сможешь…

Саша не ответила – но руку подруги сжала еще крепче. Она не знала, сможет ли простить такое. Имеет ли право простить! Но то, что Лену она не бросит один на один с тем, что та натворила, она знала наверняка.

– Почему вы хотели возобновления дела? – прервал Елену господин Кошкин.

Ей не следовало отклоняться от темы, конечно. Хотя Саше и было важно услышать эти слова.

– Я хотела, чтобы полиция обвинила убийстве Дениса Соболева, – снова чуть слышно произнесла Елена. – После, когда дело возобновили, я опять побывала в Терийоках, отыскала трость, которую выбросила в пруд – я хорошо запомнила место, это было несложно. Я отмыла ее кое-как от тины, высушила и оставила в гардеробной хозяина дома. Я думала, будет обыск. Сперва найдут картины и драгоценности в пруду, в Терийоках, потом обыщут дом и найдут трость у Дениса. – Елена вдруг зло усмехнулась. – Напрасно я надеялась. Вскоре своими глазами увидела, как полиция обхаживает этого мерзавца, Соболева, и окончательно убедилась, что никакой справедливости в этом мире нет… Но я не сдавалась. Это я взяла у Саши оставшиеся дневники и снова оставила их у Дениса. И снова ничего не было – ни-че-го! Последним отчаянным жестом стала эта анонимка с точным указанием, где искать доказательства вины Соболева. Право, я даже удивилась, когда это в самом деле сработало!

На упреки господин Кошкин как будто не реагировал – молча делал пометки в блокноте. Лишь по тому, как ходят желваки на его челюстях, Саша могла догадаться, что слова Елены попали в цель. Саша слабо представляла, зачем господину Кошкину понадобилось «обхаживать», как выразила Елена, ее брата, но… кажется и этот сыщик, который вот только что представлялся Саше мерилом порядочности – и он не без греха.

И что уж говорить о Денисе, которого она тоже боготворила совсем еще недавно.

– Вам совсем не было жаль этого садовника, Елена Андреевна? – спросил Кошкин уже под конец допроса. – Ведь он хороший парень, не сделал ничего дурного – и, тем не менее, имел все шансы отправиться на каторгу.

– Хороший парень… – Елена горько улыбнулась. – Да, мне было его жаль. И сестру его жаль, и племянницу. Да только что проку от моей жалости? Я ведь и сама была прежде хорошей девушкой, ни в чем не виноватой, но… еще в приюте, покуда меня пороли за дело и без дела, покуда голодала и на холодном полу спала – крепко уяснила, что добродетель моя никоим образом мне в жизни не поможет. Кто сильнее – тот и побеждает, Степан Егорович – вот и весь сказ!

– Разве ж вы победили?

– Нет… но это не оттого, что вы сильнее или умнее, чем я.

Саша – не отпуская, однако, ее руки – покачала головой. И дались Елене эти сила да ум? Разве ж это главное?

Господин Кошкин тоже с сожалением вздохнул:

– Так я и не о себе говорю. Елена Андреевна, ведь это Алла Соболева отыскала вашего сына – после тех ваших обвинений. Вы и впрямь сумели достучаться до нее. И… полагаю, вы должны знать…

Кошкин поглядел на вскрытый конверт в своих руках, потом на господина Воробьева и не очень охотно произнес:

– В этом конверте завещание, составленное Аллой Соболевой в апреле сего года. Новое завещание. Думаю, она составила его вскоре после разговора с вами – когда узнала о внуке, и о том, что сделал Денис Васильевич. Пока не могу сказать, имеет ли оно вес, потому как нотариус Соболевых едва ли о нем знал… Но, на первый взгляд, все составлено толково. Завещание передал духовник Аллы Соболевой. Опасаясь за жизнь вашего сына, она просила его не отдавать конверт никому, без условного знака.

– Она изменила завещание? – без голоса, недоверчиво спросила Елена.

– Да. Собственную долю от состояния Бернштейнов Алла Соболева целиком передает Александре Васильевне, своей дочери.

Повисла пауза. Первым очнулся Николай:

– Как?! – подскочил он со стула. – Почему сестре? А как же я?!

– Не могу знать, – холодно ответил Кошкин и с поклоном подал конверт Саше.

А Саша… взгляды всех в этой гостиной тотчас обратились к ней. К ней одной. Такого внимания она никогда еще не получала – разве что в детстве, пойманная за шалостью. А потому тотчас ее изумление сменилось страхом. Ужасом! Ее как будто и сейчас все осуждали за неведомую шалость… И сколько их еще будет, таких взглядов! Зачем матушка ее на это обрекла? За что?!

Саша упрямо мотнула головой:

– Нет-нет-нет… это какая-то ошибка!

Из оцепенения вывело легкое прикосновение Лены к ее плечу:

– Да нет же, Саша, это как раз не ошибка, – без сил улыбнулась она. – Твоя матушка впервые за много лет поступила верно. Все так и должно быть. Только не бросай моего мальчика, прошу… и пускай его окрестят Александром – это хорошее имя.

Саша, глядя на ее слабую, но совершенно умиротворенную сейчас улыбку, кивнула, будто завороженная.

– Леночка… – подумала вдруг она, – наверное, мама хотела сказать тебе про завещание и про Александра в тот самый день… Тебе надо было еще совсем еще немного подождать.

А Елена только тихо покачала головой:

– У меня не осталось больше сил, чтобы ждать, Саша.

Эпилог

Несколько последующих дней слились для Саши в один – длинный, почти без перерывов на сон. Полиция в их доме будто поселилась, допрашивая каждого по многу раз об одном и том же, даже малых детей, даже дворника и соседей. И хорошо, что сама Саша сейчас дома практически не появлялась: она то пропадала в этой тюрьме «Кресты», куда определили Елену до суда; то беседовала с ее адвокатом (найти его, слава Богу, помог Степан Егорович); то пропадала у нотариуса, который занимался новым матушкиным завещанием.

Среди всей этой суматохи Саша умудрилась каким-то образом свидеться с той самой тетушкой, Анной Николаевной, которая оказалась дамой хоть и пожилой, но весьма бодрой, а главное добросердечной. Совершенно непохожей ни на отца Саши, ни на Дениса. Не удивительно, что все эти годы Анна Николаевна не очень-то стремилась сблизиться с их семьей. Зато к Сашиной истории проявила участие.

Правда теперь, с появлением этого завещания, у Саши вдруг объявилось столько новых родственников, неожиданных подруг и даже тайных поклонников, что у нее голова шла кругом от такого количества внимания! Все эти годы она была невидимкой: ее лица не запоминали, имя путали, голоса не слышали, чувств и мыслей не брали в расчет. А теперь все те же самые люди запросто и как будто даже без фальши улыбались ей, встретив на улице. Почтительно спрашивали ее о здоровье, обходительно помогали сойти с экипажа, а кто-то даже вдруг спросил, что она думает о рынке ценных бумаг!

Саша бледнела и бежала от них, как от чумных. Ее маленькая темная комнатка теперь виделась ей спасительным уголком, а не тюрьмой. И до чего же был велик соблазн притвориться, что никакого завещания вовсе нет.

Завещание…

Невесть как Денис прознал о нем уже к утру. И еще до завтрака послал лакея с просьбой явиться в его кабинет. Саша об этом узнала гораздо позже – в то утро она была не дома. Но, спустя сутки, разговор в кабинете Дениса все же состоялся.

– Я слышал, матушка оставила какие-то бумаги у своего духовника? – спросил он между делом. – Дай-ка мне взглянуть, Саша. Покажу своему поверенному, он разберется, что там за завещание.